24 мая 1940
28 января 1996
"Поэт есть средство существования языка…
Он – тот, кем язык жив".
Он – тот, кем язык жив".
ИОСИФ
БРОДСКИЙ
БРОДСКИЙ
ИЗ БИОГРАФИИ
Иосиф Александрович Бродский родился в Ленинграде в 1940 году.
Позже в интервью голландскому журналисту он так вспоминал о родном городе:
"Ленинград формирует твою жизнь, твое сознание в той степени, в какой визуальные аспекты жизни могут иметь на нас влияние .
Это огромный культурный конгломерат, но без безвкусицы, без мешанины. Удивительное чувство пропорции, классические фасады дышат покоем. И все это влияет на тебя, заставляет и тебя стремиться к порядку в жизни, хотя ты и сознаешь, что обречен. Такое благородное отношение к хаосу, выливающееся либо в стоицизм, либо в снобизм".
Позже в интервью голландскому журналисту он так вспоминал о родном городе:
"Ленинград формирует твою жизнь, твое сознание в той степени, в какой визуальные аспекты жизни могут иметь на нас влияние .
Это огромный культурный конгломерат, но без безвкусицы, без мешанины. Удивительное чувство пропорции, классические фасады дышат покоем. И все это влияет на тебя, заставляет и тебя стремиться к порядку в жизни, хотя ты и сознаешь, что обречен. Такое благородное отношение к хаосу, выливающееся либо в стоицизм, либо в снобизм".
В первый год войны после блокадной зимы 1941–1942 годов мать Иосифа Бродского Мария Вольперт вывезла его в эвакуацию в Череповец, где они жили до 1944 года. Вольперт служила переводчиком в лагере для военнопленных, а отец Бродского, морской офицер и фотокорреспондент Александр Бродский, участвовал в обороне Малой земли и прорыве блокады Ленинграда.
Иосиф Бродский о себе: "У меня нет ни философии, ни принципов, ни убеждений. У меня есть только нервы".
Формально все образование Иосифа Бродского закончилось в седьмом классе.
В 15 лет бросает школу и устраивается учеником фрезеровщика на завод.
Потом опыт работы в морге, в котельной, на маяке.
Бродский был из тех людей, которым невыносимо стандартизированное обучение, но которые великолепно учатся самостоятельно, когда им это действительно интересно.
В 1959 году близко сходится с молодыми поэтами из «промки» — литературного объединения при Дворце культуры промкооперации (позднее Ленсовета).
В феврале 1960 года состоялось первое крупное публичное выступление
на «турнире поэтов» в ленинградском Дворце культуры имени Горького.
В 15 лет бросает школу и устраивается учеником фрезеровщика на завод.
Потом опыт работы в морге, в котельной, на маяке.
Бродский был из тех людей, которым невыносимо стандартизированное обучение, но которые великолепно учатся самостоятельно, когда им это действительно интересно.
В 1959 году близко сходится с молодыми поэтами из «промки» — литературного объединения при Дворце культуры промкооперации (позднее Ленсовета).
В феврале 1960 года состоялось первое крупное публичное выступление
на «турнире поэтов» в ленинградском Дворце культуры имени Горького.
По собственным словам, Бродский начал писать стихи в 18 лет.
Первым опубликованным стихотворением И. Бродского стала "Баллада о маленьком буксире", напечатанная в сокращённом виде в детском журнале "Костёр" (№ 11, 1962).
С 1960 года И. Бродский находился в поле внимания ленинградского КГБ.
Он писал стихи, в которых не было ни пафоса коллективизма, ни высоких патриотических чувств: вместо этого - сплошная осанна индивидуализму. "В каждом из нас Бог!" - утверждал молодой поэт, провоцируя в душах своих поклонников нездоровый дух вольницы. Кое-кого стихи Бродского насторожили, показались опасными. Бдительные компетентные органы, призванные оберегать молодое поколение от чуждого влияния, строго предупредили поэта. Однако Бродский это предупреждение проигнорировал.
Первым опубликованным стихотворением И. Бродского стала "Баллада о маленьком буксире", напечатанная в сокращённом виде в детском журнале "Костёр" (№ 11, 1962).
С 1960 года И. Бродский находился в поле внимания ленинградского КГБ.
Он писал стихи, в которых не было ни пафоса коллективизма, ни высоких патриотических чувств: вместо этого - сплошная осанна индивидуализму. "В каждом из нас Бог!" - утверждал молодой поэт, провоцируя в душах своих поклонников нездоровый дух вольницы. Кое-кого стихи Бродского насторожили, показались опасными. Бдительные компетентные органы, призванные оберегать молодое поколение от чуждого влияния, строго предупредили поэта. Однако Бродский это предупреждение проигнорировал.
29 ноября 1963 года в газете "Вечерний Ленинград" появилась статья "Окололитературный трутень".
Авторы статьи клеймили Бродского за "паразитический образ жизни", "формализм" и "упадочничество".
В заключительной части статьи утверждалось: "Он продолжает вести паразитический образ жизни. Здоровый двадцатишестилетний парень около четырёх лет не занимается общественно полезным трудом".
На самом деле И. Бродскому на тот момент было не 26, а 23 года.
Авторы статьи клеймили Бродского за "паразитический образ жизни", "формализм" и "упадочничество".
В заключительной части статьи утверждалось: "Он продолжает вести паразитический образ жизни. Здоровый двадцатишестилетний парень около четырёх лет не занимается общественно полезным трудом".
На самом деле И. Бродскому на тот момент было не 26, а 23 года.
В конце декабря 1963-го друзья поэта устроили его в психиатрическую больницу имени Кащенко, надеясь, что диагноз поможет избежать уголовного наказания.
Но 2 января поэт попросил вызволить его оттуда: испугался, что сойдет с ума.
Многоопытные друзья уговаривали его на время покинуть город, переждать опасный период в какой-нибудь деревенской глуши. Бродский никого не слышал.
Со стороны такое поведение могло показаться безрассудным. На самом деле Бродский ужасно страдал, но совсем по другой причине.
В это же самое время он переживал личную драму - расставание с первой любовью - Мариной Басмановой и это делало незначительным для него все остальное.
Но 2 января поэт попросил вызволить его оттуда: испугался, что сойдет с ума.
Многоопытные друзья уговаривали его на время покинуть город, переждать опасный период в какой-нибудь деревенской глуши. Бродский никого не слышал.
Со стороны такое поведение могло показаться безрассудным. На самом деле Бродский ужасно страдал, но совсем по другой причине.
В это же самое время он переживал личную драму - расставание с первой любовью - Мариной Басмановой и это делало незначительным для него все остальное.
"Тоненькая, умная и как несет свою красоту! И никакой косметики. Одна холодная вода!" — такого лестного отзыва от Анны Ахматовой удостоилась юная петербургская художница Марина Басманова.
ИЗ БИОГРАФИИ
13 февраля 1964 года Бродского арестовали. Обвинили в тунеядстве.
Представитель Союза писателей также выступил на стороне обвинения. Приговор был вынесен : высылка из Ленинграда на пять лет с обязательным привлечением к труду.
В 1964 году в ссылке сельскохозяйственный рабочий Бродский написал стихотворение "Мой народ", также известное впоследствии как "Мой народ, не склонивший своей головы", о котором Анна Ахматова сказала: "Или я ничего не понимаю, или это гениально как стихи, а в смысле пути нравственного это то, о чем говорил Достоевский в „Мертвом доме“: ни тени озлобления или высокомерия, бояться которых велит Федор Михайлович".
Автору на тот момент было всего 24 года.
Представитель Союза писателей также выступил на стороне обвинения. Приговор был вынесен : высылка из Ленинграда на пять лет с обязательным привлечением к труду.
В 1964 году в ссылке сельскохозяйственный рабочий Бродский написал стихотворение "Мой народ", также известное впоследствии как "Мой народ, не склонивший своей головы", о котором Анна Ахматова сказала: "Или я ничего не понимаю, или это гениально как стихи, а в смысле пути нравственного это то, о чем говорил Достоевский в „Мертвом доме“: ни тени озлобления или высокомерия, бояться которых велит Федор Михайлович".
Автору на тот момент было всего 24 года.
Мой народ, не склонивший своей головы,
Мой народ, сохранивший повадку травы:
В смертный час зажимающий зёрна в горсти,
Сохранивший способность на северном камне расти.
Мой народ, терпеливый и добрый народ,
Пьющий, песни орущий, вперёд
Устремлённый,
встающий -
огромен и прост -
Выше звёзд: в человеческий рост!
Мой народ, возвышающий лучших сынов,
Осуждающий сам проходимцев своих и лгунов,
Хоронящий в себе свои муки - и
твёрдый в бою,
Говорящий бесстрашно великую правду свою.
Мой народ, не просивший даров у небес,
Мой народ, ни минуты не мыслящий без
созиданья, труда,
говорящий со всеми как друг,
И чего б не достиг,
без гордыни глядящий вокруг.
Мой народ! Да, я счастлив уж тем,
что твой сын!
Никогда на меня не посмотришь ты взглядом косым.
Мой народ, сохранивший повадку травы:
В смертный час зажимающий зёрна в горсти,
Сохранивший способность на северном камне расти.
Мой народ, терпеливый и добрый народ,
Пьющий, песни орущий, вперёд
Устремлённый,
встающий -
огромен и прост -
Выше звёзд: в человеческий рост!
Мой народ, возвышающий лучших сынов,
Осуждающий сам проходимцев своих и лгунов,
Хоронящий в себе свои муки - и
твёрдый в бою,
Говорящий бесстрашно великую правду свою.
Мой народ, не просивший даров у небес,
Мой народ, ни минуты не мыслящий без
созиданья, труда,
говорящий со всеми как друг,
И чего б не достиг,
без гордыни глядящий вокруг.
Мой народ! Да, я счастлив уж тем,
что твой сын!
Никогда на меня не посмотришь ты взглядом косым.
Ты заглушишь меня, если песня моя не честна.
Но услышишь её, если искренней будет она.
Не обманешь народ. Доброта -
не доверчивость.
Рот,
Говорящий неправду, ладонью закроет народ,
И такого на свете нигде не найти языка,
Чтобы мог говорящий взглянуть на народ свысока.
Путь певца - это родиной выбранный путь,
И куда не взгляни - можно только к народу свернуть,
Раствориться как капля в бессчётных людских голосах.
Затеряться листком
в неумолчных шумящих лесах.
Пусть возносит народ -
а других я не знаю судей,
Словно высохший куст, -
самомненье отдельных людей.
Лишь народ может дать высоту,
путеводную нить,
Ибо не с чем свой рост на отшибе от леса сравнить.
Припадаю к народу.
Припадаю к великой реке.
Пью великую речь,
растворяюсь в её языке.
Припадаю к реке,
бесконечно текущей вдоль глаз
Сквозь века, прямо в нас,
мимо нас, дальше нас.
Но услышишь её, если искренней будет она.
Не обманешь народ. Доброта -
не доверчивость.
Рот,
Говорящий неправду, ладонью закроет народ,
И такого на свете нигде не найти языка,
Чтобы мог говорящий взглянуть на народ свысока.
Путь певца - это родиной выбранный путь,
И куда не взгляни - можно только к народу свернуть,
Раствориться как капля в бессчётных людских голосах.
Затеряться листком
в неумолчных шумящих лесах.
Пусть возносит народ -
а других я не знаю судей,
Словно высохший куст, -
самомненье отдельных людей.
Лишь народ может дать высоту,
путеводную нить,
Ибо не с чем свой рост на отшибе от леса сравнить.
Припадаю к народу.
Припадаю к великой реке.
Пью великую речь,
растворяюсь в её языке.
Припадаю к реке,
бесконечно текущей вдоль глаз
Сквозь века, прямо в нас,
мимо нас, дальше нас.
Мой народ.
1964
Полтора года ссылки в Архангельской области Бродский называл едва ли не лучшим периодом своей жизни. В бедной деревеньке, обвиненный в тунеядстве, он должен был прожить ближайшие пять лет (срок сократили благодаря активности коллег-писателей и письмам Жан-Поля Сартра). В Норинской Иосиф устроился разнорабочим в совхоз, параллельно учил английский язык, много ездил на велосипеде и писал стихи.
На Западе И. Бродского хорошо знали – там его книги издавали на русском, английском, польском и итальянском языках. В 1987 году Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию по литературе за "всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью".
Реакция на получение Нобелевской премии была весьма разной. Некоторые поэты и писатели, которые оставались в стране, подвергали его критике. В это время в советской прессе часто появлялись статьи, в которых Бродского обвиняли в том, что он стал «инструментом империалистической пропаганды».
В литературный мир России Бродский вернулся с началом перестройки. Первый сборник сочинений "Назидание" увидел свет в 1990 году, затем появилось и четырехтомное собрание сочинений.
Реакция на получение Нобелевской премии была весьма разной. Некоторые поэты и писатели, которые оставались в стране, подвергали его критике. В это время в советской прессе часто появлялись статьи, в которых Бродского обвиняли в том, что он стал «инструментом империалистической пропаганды».
В литературный мир России Бродский вернулся с началом перестройки. Первый сборник сочинений "Назидание" увидел свет в 1990 году, затем появилось и четырехтомное собрание сочинений.
После возвращения из ссылки надежд на активную творческую жизнь на родине почти не было. На Западе высоко оценили талант Бродского, иностранные журналисты записывали с ним интервью – это не могло не раздражать. В мае 1972 года от него потребовали покинуть страну. В кратчайшие сроки Иосиф Александрович получил визу и улетел в Вену. Оттуда его путь лежал в США.
Ему предстояло несколько трудных лет, чтобы обрести не только жилье и работу, новый язык и признание на Западе, но и заново обрести себя.
Критиковать СССР (по его выражению – "мазать дёгтем ворота Родины") отказался.
Уже в июне этого последнего года на Родине, Бродский напишет письмо Брежневу, в котором просит не принуждать его к эмиграции, потому что он чувствует себя принадлежащим
"к русской культуре", сознающим себя "ее частью, слагаемым" :
"... Я принадлежу русскому языку. ...Мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет.
Мне горько уезжать из России. Я здесь родился, вырос, жил, и всем, что имею за душой, я обязан ей. Все плохое, что выпадало на мою долю, с лихвой перекрывалось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством.
Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле. Я думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной."
Первым местом работы Бродского в Штатах стал Мичиганский университет в небольшом городе Энн-Арборе. Он был "приглашенным поэтом" без специального образования – действовал по наитию, как сам считал нужным. У него не было строгого учебного плана, на занятиях он рассказывал о любимых писателях и поэтах, часто курил и пил кофе.
Потом преподавал историю русской литературы, русскую и мировую поэзию и теорию стиха в аудиториях многих и американских и британских университетов.
Ему предстояло несколько трудных лет, чтобы обрести не только жилье и работу, новый язык и признание на Западе, но и заново обрести себя.
Критиковать СССР (по его выражению – "мазать дёгтем ворота Родины") отказался.
Уже в июне этого последнего года на Родине, Бродский напишет письмо Брежневу, в котором просит не принуждать его к эмиграции, потому что он чувствует себя принадлежащим
"к русской культуре", сознающим себя "ее частью, слагаемым" :
"... Я принадлежу русскому языку. ...Мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет.
Мне горько уезжать из России. Я здесь родился, вырос, жил, и всем, что имею за душой, я обязан ей. Все плохое, что выпадало на мою долю, с лихвой перекрывалось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством.
Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле. Я думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной."
Первым местом работы Бродского в Штатах стал Мичиганский университет в небольшом городе Энн-Арборе. Он был "приглашенным поэтом" без специального образования – действовал по наитию, как сам считал нужным. У него не было строгого учебного плана, на занятиях он рассказывал о любимых писателях и поэтах, часто курил и пил кофе.
Потом преподавал историю русской литературы, русскую и мировую поэзию и теорию стиха в аудиториях многих и американских и британских университетов.
В начале 1990 года юная итальянская студентка Мария Соццани, увлекавшаяся русской культурой, приехала в Сорбонну послушать лекцию знаменитого поэта, на тот момент уже давно преподававшего в США. Соццани была в восторге и решила написать Бродскому — а в сентябре того же года они поженились.
Несмотря на 30-летнюю разницу в возрасте, годы, проведенные с Марией, стали для Бродского лучшими в его жизни — и точно самыми спокойными. В 1993 году у пары родилась дочь Анна.
Несмотря на 30-летнюю разницу в возрасте, годы, проведенные с Марией, стали для Бродского лучшими в его жизни — и точно самыми спокойными. В 1993 году у пары родилась дочь Анна.
"Я не верю в политические движения,
я верю в личное движение, в движение души, когда человек, взглянувши на себя, устыдится настолько, что попытается заняться какими-нибудь переменами: в себе самом, а не снаружи.
Ибо всякое политическое движение есть форма уклонения от личной ответственности за происходящее".
я верю в личное движение, в движение души, когда человек, взглянувши на себя, устыдится настолько, что попытается заняться какими-нибудь переменами: в себе самом, а не снаружи.
Ибо всякое политическое движение есть форма уклонения от личной ответственности за происходящее".
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
— словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
— словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
Стансы
Из цикла «Июльское интермеццо»
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботится о новых переменах.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботится о новых переменах.
1961
1962
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
1980
ГАЛЕРЕЯ
На вопрос шведского журналиста, считает ли Иосиф Александрович себя русским или американцем, Бродский ответил: "Я еврей, русский поэт и английский эссеист". Иногда третье определение он заменял на "американский гражданин".
Меня упрекали во всём, окромя погоды,
и сам я грозил себе часто суровой мздой.
Но скоро, как говорят, я сниму погоны
и стану просто одной звездой.
Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба
и прятаться в облако, слыша гром,
не видя, как войско под натиском ширпотреба
бежит, преследуемо пером.
Когда вокруг больше нету того, что было,
не важно, берут вас в кольцо или это — блиц.
Так школьник, увидев однажды во сне чернила,
готов к умноженью лучше иных таблиц.
И если за скорость света не ждёшь спасибо,
то общего, может, небытия броня
ценит попытки её превращенья в сито
и за отверстие поблагодарит меня.
и сам я грозил себе часто суровой мздой.
Но скоро, как говорят, я сниму погоны
и стану просто одной звездой.
Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба
и прятаться в облако, слыша гром,
не видя, как войско под натиском ширпотреба
бежит, преследуемо пером.
Когда вокруг больше нету того, что было,
не важно, берут вас в кольцо или это — блиц.
Так школьник, увидев однажды во сне чернила,
готов к умноженью лучше иных таблиц.
И если за скорость света не ждёшь спасибо,
то общего, может, небытия броня
ценит попытки её превращенья в сито
и за отверстие поблагодарит меня.
1994
Рождественский стихотворный цикл Иосифа Бродского — явление, уникальное в истории литературы. Начиная с 1961 года, поэт каждый год, пусть и с некоторыми пропусками, старался писать стихотворение на рождественскую тему. По словам Бродского, он создавал эти лирические тексты «как человек, который каждый год фотографируется, чтобы узнать, как он выглядит».
На Рождество Христово 1987 года, в Америке, он написал свое знаменитое стихотворение «Рождественская звезда». В нем снова звучит мотив одиночества, но заканчивается оно обретением Другого: «…звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца».
Последнее стихотворение рождественского цикла – «Бегство в Египет» – написано Иосифом Бродским в декабре 1995 года, всего за месяц до смерти.
Последнее стихотворение рождественского цикла – «Бегство в Египет» – написано Иосифом Бродским в декабре 1995 года, всего за месяц до смерти.
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ЦИКЛ
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти:
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы − Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях Ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти:
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы − Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях Ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Звезда светила ярко с небосвода.
Холодный ветер снег в сугроб сгребал.
Шуршал песок. Костер трещал у входа.
Дым шел свечой. Огонь вился крючком.
И тени становились то короче,
то вдруг длинней.
Никто не знал кругом,
что жизни счет начнется с этой ночи.
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Крутые своды ясли окружали.
Кружился снег. Клубился белый пар.
Лежал Младенец, и дары лежали.
Звезда светила ярко с небосвода.
Холодный ветер снег в сугроб сгребал.
Шуршал песок. Костер трещал у входа.
Дым шел свечой. Огонь вился крючком.
И тени становились то короче,
то вдруг длинней.
Никто не знал кругом,
что жизни счет начнется с этой ночи.
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Крутые своды ясли окружали.
Кружился снег. Клубился белый пар.
Лежал Младенец, и дары лежали.
Рождественская звезда
Волхвы пришли
24 декабря 1987
1963
Бегство в Египет
В пещере (какой ни на есть, а кров!
Надёжней суммы прямых углов!)
в пещере им было тепло втроём;
пахло соломою и тряпьём.
Соломенною была постель.
Снаружи молола песок метель.
И, вспоминая её помол,
спросонья ворочались мул и вол.
Мария молилась; костёр гудел.
Иосиф, насупясь, в огонь глядел.
Младенец, будучи слишком мал
чтоб делать что-то ещё, дремал.
Надёжней суммы прямых углов!)
в пещере им было тепло втроём;
пахло соломою и тряпьём.
Соломенною была постель.
Снаружи молола песок метель.
И, вспоминая её помол,
спросонья ворочались мул и вол.
Мария молилась; костёр гудел.
Иосиф, насупясь, в огонь глядел.
Младенец, будучи слишком мал
чтоб делать что-то ещё, дремал.
1995
Ещё один день позади — с его
тревогами, страхами; с "о-го-го"
Ирода, выславшего войска;
и ближе ещё на один — века.
Спокойно им было в ту ночь втроём.
Дым устремлялся в дверной проём,
чтоб не тревожить их. Только мул
во сне (или вол) тяжело вздохнул.
Звезда глядела через порог.
Единственным среди них, кто мог
знать, что взгляд её означал,
был Младенец; но Он молчал.
тревогами, страхами; с "о-го-го"
Ирода, выславшего войска;
и ближе ещё на один — века.
Спокойно им было в ту ночь втроём.
Дым устремлялся в дверной проём,
чтоб не тревожить их. Только мул
во сне (или вол) тяжело вздохнул.
Звезда глядела через порог.
Единственным среди них, кто мог
знать, что взгляд её означал,
был Младенец; но Он молчал.
Бродский считал себя русским евреем, а своей родиной – Западную Украину на том основании, что его фамилия происходит от небольшого старинного городка в Львовской области. Поэтому крайне болезненно воспринял распад СССР и появление трех независимых славянских стран. Несмотря на свою либеральную репутацию, он написал характерное стихотворение, которое было настолько на него непохоже, что его авторство многие не желали признавать. И лишь видеозапись, где он лично его читает, поставила точку в этом вопросе.
Видеозапись была обнародована в 2015 году, на которой Иосиф Бродский сам читает свое стихотворение "На независимость Украины". Видео было записано 30 октября 1992 года на встрече в еврейском центре в Калифорнии. Бродский предварил чтение словами: «Нечто рискованное, но тем не менее я это прочту».
Видеозапись была обнародована в 2015 году, на которой Иосиф Бродский сам читает свое стихотворение "На независимость Украины". Видео было записано 30 октября 1992 года на встрече в еврейском центре в Калифорнии. Бродский предварил чтение словами: «Нечто рискованное, но тем не менее я это прочту».
Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
«время покажет кузькину мать», руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченый изотопом,
— жовто-блакитный реет над Конотопом,
скроенный из холста: знать, припасла Канада —
даром, что без креста: но хохлам не надо.
Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.
Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,
по адресу на три буквы на все четыре стороны.
Пусть теперь в мазанке хором Гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще?
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
«время покажет кузькину мать», руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченый изотопом,
— жовто-блакитный реет над Конотопом,
скроенный из холста: знать, припасла Канада —
даром, что без креста: но хохлам не надо.
Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.
Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,
по адресу на три буквы на все четыре стороны.
Пусть теперь в мазанке хором Гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще?
Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит.
Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
отвернутыми углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба
нам — подавись мы жмыхом и потолком — не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!
Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.
Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник.
Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,
Нет на нее указа ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
отвернутыми углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба
нам — подавись мы жмыхом и потолком — не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!
Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.
Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник.
Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,
Нет на нее указа ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
На независимость Украины
1991
За границей поэт очень боялся забыть родную речь. Вот что он говорил об этом в интервью:
«Помню, как однажды я искал и все никак не мог найти рифму – на русском, – и подумал; но ведь не может же быть, чтобы к этому слову рифмы не существовало? Не начинаю ли я забывать свой язык? Есть старая чешская поговорка: «Тот, кто оставляет родину, перестает существовать». Это очень по-чешски, но и в высшей степени по-русски…».
«Помню, как однажды я искал и все никак не мог найти рифму – на русском, – и подумал; но ведь не может же быть, чтобы к этому слову рифмы не существовало? Не начинаю ли я забывать свой язык? Есть старая чешская поговорка: «Тот, кто оставляет родину, перестает существовать». Это очень по-чешски, но и в высшей степени по-русски…».
"Самая высокая степень поэтической одаренности, самый высокий уровень техники стихосложения, является для поэта лишь средством, инструментом, с помощью которого он озвучивает свои духовные переживания. А вот качество этих переживаний зависит уже не от техники или одаренности. Оно зависит от веры, от тех конечных, главных и последних смыслов, надежд и чаяний, которые человек хранит в сокровенной глубине своего сердца".
Поэта не стало 28 января 1996 года.
"Вечером в субботу 27 января 1996 года он набил свой видавший виды портфель рукописями и книгами, чтобы завтра взять с собой в Саут-Хедли. В понедельник начинался весенний семестр. Пожелав жене спокойной ночи, он сказал, что ему нужно ещё поработать, и поднялся к себе в кабинет. Там она и обнаружила его утром – на полу. Он был полностью одет. На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга – двуязычное издание греческих эпиграмм. … Сердце, по мнению медиков, остановилось внезапно".
"Вечером в субботу 27 января 1996 года он набил свой видавший виды портфель рукописями и книгами, чтобы завтра взять с собой в Саут-Хедли. В понедельник начинался весенний семестр. Пожелав жене спокойной ночи, он сказал, что ему нужно ещё поработать, и поднялся к себе в кабинет. Там она и обнаружила его утром – на полу. Он был полностью одет. На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга – двуязычное издание греческих эпиграмм. … Сердце, по мнению медиков, остановилось внезапно".
(Лев Лосев из биографии Иосифа Бродского, сер. ЖЗЛ).
Иосиф Бродский был похоронен на кладбище острова Сан-Микеле в Венеции. Эпитафия на захоронении Бродского гласит: "Со смертью не всё кончается" (из элегии римского поэта Проперция "Letum non omnia finit").
